История азартных игр. (Наброски к монументальному труду).
Блэк Джек.
В последнее время, амигос и компаньерос, увлекся я историей игр в целом и историей игр азартных в частности. Так как тематическую литературу на русском языке найти крайне сложно, приходится выискивать информацию по интернету с иностранных источников, что сродни полноценной научной работе с погружением в нарративы, литературные произведения и документы. А так как зачастую переводчики (например, со старо-испанского на английский и на русский) не заморачивались правильным переводом профессиональной терминологии, то приходится еще и делать сравнительный анализ одних и тех же текстов на разных языках.
К чему я написал о старо-испанском, спросите вы, дорогие мои любители азартных игр и увлекательной литературы?
Всем известно (по крайней мере, всем моим уважаемым читателям), что игра Блэк Джек произошла из игры Двадцать-Одно. Наверняка этой игре гораздо больше лет, чем мы полагаем. Однако у историков есть такая метка как «первое упоминание». И вот, в отношении игры Двадцать-Одно все авторы, с которыми мне на данный момент довелось ознакомиться, считают этой меткой произведение Мигеля де Сервантеса (1547-1616).
Именно в сборнике «Назидательные новеллы», а именно в новелле «Ринконете и Кортадильо» (как ее обычно принято называть в русском переводе), выпущенной в 1613 году, впервые упоминается игра под названием «veintiuna», что, собственно и переводится с испанского как «двадцать одно». Не буду сейчас углубляться в историю и писать, что игра «тридцать одно» была по некоторым данным известна и ранее; не стану писать и о происхождении названия «блэк джек», о котором до сих пор идут споры. Все это оставлю на будущее. Сейчас хочется разобрать именно конкретное произведение одного из величайших писателей с точки зрения науки истории азартных игр.
Здесь и далее будут попадаться различные слова, толкование которых я взял под свою ответственность, основываясь на сопоставлении переводов и изучении многих словарей и произведений. Так же необходимо понимать, что гражданин Сервантес писал языком, не только отстоящим от нас на 400 лет (англичане, и те своего Вильяма в оригинале не понимают, а жили они с доном Мигелем в одно время), но и языком жаргонным и, как бы мы сейчас сказали, блатным, в чем можно убедиться, почитав вышеупомянутые новеллы. Даже в них самих, в этих новеллах, один персонаж говорит другому, казалось бы, несвязный текст, а потом поясняет за понятия и распедаливает значения своей местной фени.
Начнем с того, что само название новеллы, по идее, следовало бы перевести, так как и «RINCONETE» и «CORTADILLO» это воровские погремухи (они же клички, погоняла), происходящие от слов «RINCON» - «угол» и «CORTADA» - резать. Угол в данном контексте нужно понимать как «темный угол», «небезопасное место» - место, в котором тебя обставят мошенники, а учитывая специализацию героя с этим именем (а он карточный шулер) – катран. Резать – имеется ввиду «подрезать кошелек». В буквальном смысле щипачи того времени орудовали острым ножиком и либо срезали мошну с пояса, либо разрезали и извлекали содержимое прямо на жертве. Окончания «…ETE» и «…ILLO» - это уменьшительно-ласкательные окончания к данным словам. Таким образом название новеллы в современном моём переводе может звучать как «Катранчик и Подрезайка».
На одном постоялом дворе по дороге из Кастилии в Андалусию встречаются двое мучачос лет четырнадцати-пятнадцати. Не случайно я использовал слово «мучачос», ибо в русском переводе их изначально представляют подростками, что несколько неправильно. Типа, подросток, «онижедети», с кем не бывает. В оригинале нет ни слова о подростках. Для этого в испанском языке есть отдельные слова. Автор русского текста постоянно вставляет словосочетания типа «молодцеватый вид», в то время как в том же месте у автора всего лишь «buena gracia», что скорее по контексту следовало бы переводить как «благородный вид». Сервантес дает понять читателю, что пятнадцатилетние ребята – вполне самостоятельные и отвечающие за себя граждане.
Впервые, мой любознательный к играм читатель, мы понимаем, что сейчас будет интересно из описания одного из героев:
«A la espalda y ceñida por los pechos, traía el uno una camisa de color de camuza, encerrada y recogida toda en una manga; el otro venía escueto y sin alforjas, puesto que en el seno se le parecía un gran bulto, que, a lo que después pareció, era un cuello de los que llaman valones, almidonado con grasa, y tan deshilado de roto, que todo parecía hilachas. Venían en él envueltos y guardados unos naipes de figura ovada, porque de ejercitarlos se les habían gastado las puntas, y porque durasen más se las cercenaron y los dejaron de aquel talle.»
«У одного была закинута за плечо и завязана спереди вощеная рубаха цвета верблюжьей шерсти, другой шел без всякой клади, хотя на груди у него виднелся большой ком, который, как потом выяснилось, оказался так называемым валлонским воротником, густо-прегусто засаленным и до того поношенным, что обратился в одну бахрому. В воротнике были завернуты истрепанные овальные карты; от употребления углы карт износились, и для сохранности пришлось их обрезать, отчего и получили они свою нынешнюю форму.»
Между ребятами завязывается беседа, из которой мы узнаем следующее про одного из них, владельца колоды карт, который представился как Ринкон:
«Tomé de mis alhajas las que pude y las que me parecieron más necesarias, y entre ellas saqué estos naipes -y a este tiempo descubrió los que se han dicho, que en el cuello traía-, con los cuales he ganado mi vida por los mesones y ventas que hay desde Madrid aquí, jugando a la veintiuna;» y, aunque vuesa merced los vee tan astrosos y maltratados, usan de una maravillosa virtud con quien los entiende, que no alzará que no quede un as debajo. Y si vuesa merced es versado en este juego, verá cuánta ventaja lleva el que sabe que tiene cierto un as a la primera carta, que le puede servir de un punto y de once; que con esta ventaja, siendo la veintiuna envidada, el dinero se queda en casa. Fuera desto, aprendí de un cocinero de un cierto embajador ciertas tretas de quínolas y del parar, a quien también llaman el andaboba; que, así como vuesa merced se puede examinar en el corte de sus antiparas, así puedo yo ser maestro en la ciencia vilhanesca. Con esto voy seguro de no morir de hambre, porque, aunque llegue a un cortijo, hay quien quiera pasar tiempo jugando un rato. Y desto hemos de hacer luego la experiencia los dos: armemos la red, y veamos si cae algún pájaro destos arrieros que aquí hay; quiero decir que jugaremos los dos a la veintiuna, como si fuese de veras; que si alguno quisiere ser tercero, él será el primero que deje la pecunia.»
«Из своих пожитков я захватил все, что мог и что показалось мне особенно нужным; захватил, между прочим, и эти карты (тут он вытащил из своего воротника карты, о которых уже было сказано выше); ими я зарабатывал себе на жизнь, играя в «двадцать одно» во всех гостиницах и постоялых дворах, сколько их наберется от Мадрида до этого места. И хотя, как вы видите, карты эти засаленные и потрепанные, но они наделены чудесной силой для того, кто умеет ими пользоваться: для того, кто может подрезать колоду так, что снизу окажется туз; пусть только предложат сыграть в «двадцать одно», как, имея возможность взять себе туза, ты сохраняешь все деньги в кармане. А если вы хоть немного разбираетесь в «двадцать одном», вы поймете, какое это преимущество, если наверняка знаешь, что в одной из своих карт ты можешь получить туза. Кроме того, у повара одного посла я обучился кое-каким шулерским приемам типа «пятка» и «остановка», которые еще называют «андабоба», и выходит, что я могу стать мастером по части игры в карты, совершенно так же, как вы можете сдать экзамен по кройке гамаш. Таким образом, я с голода не умру, потому что в любой усадьбе всегда найдется человек, желающий сыграть в картишки. Сейчас мы можем проверить это на опыте. Расставим силки и посмотрим, не попадутся ли в них какие-нибудь пташки, вроде находящихся тут погонщиков мулов. Мы будем с вами играть в «двадцать одно», типа по-настоящему, а если кто захочет быть в нашей игре третьим, то быть ему первым, кто расстанется со своим кошельком.»
Чтобы было понятно, какого рода само произведение, приведу небольшой диалог. Главные герои прибывают в город Севилья, где совершают кражу, которую замечает один из местных воров. Местный вор подходит к ним пообщаться:
— Скажите-ка, уважаемые, какой масти будете?
— Че-та мы не врубаемся, уважаемый, — ответил Ринкон.
— Мозги напрягите, гастролеры! — продолжал тот.
— Вы, уважаемый, не за тех нас принимаете, — сказал Кортадо. — Если есть, что предъявить - излагайте, а если нет, так ступайте с богом.
— Ах, вы не понимаете? Так я вам это распедалю и даже в рот серебряной ложечкой положу. Я хочу спросить, уважаемые, не из воров ли будете? Впрочем, сам не знаю, к чему мне об этом спрашивать: ведь мне и так известно, что вы воры. Одно не пойму, почему вы до сих пор не побывали на таможне сеньора Мониподьо?
— А что, в ваших краях воры платят налоги? — спросил Ринкон.
— Налогов не платят, — ответил носильщик, — но зато, во всяком случае, записываются у сеньора Мониподьо, который является их отцом, учителем и защитником. Поэтому я советую вам сходить со мною на поклон к сеньору Мониподьо, а без его указки и думать не смейте воровать, иначе это обойдется вам не дешево.
— Я полагал, — ответил ему Кортадо, — что воровство есть свободное занятие, не знающее ни податей, ни налогов, а если кого и притянут к уплате, то люди платят оптом, и плату эту принимает либо петля, либо плаха. Но коль скоро выходит так, что в каждой деревне живут по-своему, подчинимся вашему обычаю, который, надо думать, наимудрейший из всех, ибо Севилья — лучший город в мире. Итак, ведите нас туда, где находится тот, о котором вы говорите. Я уже догадался из ваших слов, что он человек весьма уважаемый, благородный и, кроме того, знаток своего дела.
— Более чем уважаемый и профессионал! — воскликнул носильщик. — Да он у нас такой, что за все четыре года, что он состоит нашим смотрящим, только четверо из наших угодили на перекладину, человек тридцать попали к заплечным, да еще около шестидесяти двух пошли по этапу.
— По правде сказать, уважаемый, — заметил Ринкон, — мы столько же смыслим в этих словах, как в искусстве летать по воздуху.
— Ну, пойдем, — сказал носильщик, — а по дороге я вам объясню эти слова и еще некоторые другие, которые вам необходимо знать как свои пять пальцев.
И затем он стал им объяснять и толковать разные слова из числа тех, которые воры называют «жаргон» или «феня», и беседа вышла довольно длинная, потому что путь у них был не короткий; на ходу Ринкон спросил у своего вожатого:
— А может быть, и вы, уважаемый, тоже из воров?
— Да, — ответил тот, — я вор, — и делом своим служу богу и добрым людям, но я еще не очень опытный и отбываю пока что год послушничества.
— В первый раз слышу, что бывают на свете воры, которые служат богу и добрым людям! — вставил Кортадо, на что их юный спутник ему заметил:
— Уважаемый, углубляться в богословие — не мое дело, но я все-таки знаю, что каждый из нас своим трудом может восхвалить господа, особливо же при том уставе, который Мониподьо ввел для всех своих подопечных.
— Какое же может быть сомнение, — сказал Ринкон, — в том, хорош ли или свят этот устав, если он заставляет воров служить богу!
…
— И не делая ничего, кроме этого, — осведомился Кортадо, — все вы считаете свою жизнь святой и хорошей?
— А что же в ней плохого? — спросил носильщик. — Разве не хуже быть еретиком, предателем, убить отца своего и мать или, наконец, быть домовитым?
— Вы, уважаемый, хотели, должно быть, сказать содомитом? — заметил Ринкон.
— Вот именно — содомитом, — подтвердил носильщик.
— Конечно, плохо, — сказал Кортадо; — но поскольку судьбе нашей было угодно, чтобы мы определились в ваше братство, то давайте прибавим шагу, потому что я умираю от желания повидать сеньора Мониподьо, о котором рассказывают такие чудеса.
И напоследок, любезные сеньоры, приведу вам диалог на хате между смотрящим и шулером:
-Volviendo, pues, a nuestro propósito -dijo Monipodio-, querría saber, hijos, lo que sabéis, para daros el oficio y ejercicio conforme a vuestra inclinación y habilidad.
-Yo -respondió Rinconete- sé un poquito de floreo de Vilhán; entiéndeseme el retén; tengo buena vista para el humillo; juego bien de la sola, de las cuatro y de las ocho; no se me va por pies el raspadillo, verrugueta y el colmillo; éntrome por la boca de lobo como por mi casa, y atreveríame a hacer un tercio de chanza mejor que un tercio de Nápoles, y a dar un astillazo al más pintado mejor que dos reales prestados.
— Однако вернемся к делу, — сказал Мониподьо. — Я хотел, дети мои, познакомиться с вашими знаниями и определить вам должность и занятия, соответствующие природным влечениям и способностям.
— Я, — ответил Ринконете, — смыслю кое-что в науке Вилана (это по мнению испанцев их соплеменник, изобретатель игральных карт), умею делать накладку; набил глаза на крап; передергиваю одной, двумя, четырьмя и восемью; не провороню тебе ни начеса, ни бородавки, ни клычка, в волчью пасть попадаю, как к себе домой; третьего играю, что твой третейский судья, и даже самому обстрелянному вставлю перо прежде, чем он успеет попросить в долг два реала.
Тут, амигос, я не берусь переводить жаргонизмы, но и так понятно, что товарищ Сервантес был человеком знающим…
Читайте книги, в них много интересного!
Jinn Touransky
Евгений Туранский